Натали Катвал — художник-скульптор, создающий самобытные объекты по собственной технологии. При этом неотъемлемой частью ее проектов является видео-арт — фильмы, которые заставляют массивные предметы оживать и рассказывать непростые истории о том, как пройти путь, полный испытаний и разочарований, не потеряв себя и став лучше
Фото
архивы пресс-служб
Ваш последний проект, который весной 2024-го представили в московской 3L Gallery, называется «Анатомия Меланхолии»; о чем он?
Фото
архивы пресс-служб
Вообще, только начиная работать над ним, я думала о депрессии. Депрессия была всегда, просто ее так не называли — да и сейчас многие не понимают, что это, давая советы в духе «пойди помой пол, повеселеешь». А ведь это реальная болезнь — болезнь души, связанная и с физиологическими процессами, гормонами, работой щитовидки. Вы знаете, что в католичестве и у протестантов уныние не числится в списке смертных грехов, а у нас в православии — да? Потому что уныние — это потеря веры: ты больше не доверяешь Богу. Так вот, когда слова «депрессия» еще не было, все душевные болезни делились, грубо говоря, на две части. Беснование — это к экзорцисту, и уныние — это как раз меланхолия. Так что понятие «меланхолии» всегда рассматривается в историческом контексте.
В самом начале, думая о проекте, посвященном депрессии, я апеллировала к знаменитой гравюре Дюрера «Меланхолия», но в процессе подготовки первых превью поняла, что я больше занимаюсь препарацией этого понятия, а не наблюдением: все-таки у меня первое образование медицинское, так что для меня слово «анатомия» очень близкое. Так я узнала о монументальном труде гуманиста Роберта Бертона — тысячах страниц, на которых он рассуждал о меланхолии. Его «Анатомия Меланхолии» вышла в 1621 году и стала очень популярна, но на русский она полностью так и не переведена, есть только факсимильное издание на староанглийском языке. Именно эта работа дала название моему проекту.
Фото
архивы пресс-служб
Меланхолия ассоциируется со стагнацией, отсутствием воли, но и видео-арт «Анатомия Меланхолии», и объекты кажутся, наоборот, динамичными, они будто в движении.
Меланхолия — это рефлексия. И вот об этой рефлексии я и говорю в своих работах: о том, что ты пытаешься как-то удержаться в жизни, несмотря на уныние, ведь ты должен жить, ты не можешь не жить. Кроме чувства совести у нас нет ничего. Душа человека — это весы, и мы должны работать над своей совестью, чтобы становиться лучше, чтобы побороть меланхолию. И мой фильм как раз об этом — попытке сконцентрироваться на том, как ты можешь сделать себя лучше.
Фото
архивы пресс-служб
Как происходит работа? Например, что первично — арт-объекты или аудиовизуальный ряд?
Все идет параллельно, у меня в голове постоянно какие-то свои сказки, истории. Например, проект «Белые сны»: тогда я делала предметы — я просто не могу их не делать, — и в процессе подумала: «Это же белые сны…». Решила загуглить это словосочетание и узнала о том, что так еще Фрейд называл сны, которые ускользают по пробуждении, которые мы не можем вспомнить сюжетно, но не забываем ощущение от них.
Фото
архивы пресс-служб
А с «Анатомией Меланхолии» получилось так: у меня был свой бизнес, успешное ателье, но я уже понемногу отходила от него в сторону искусства. И в этот промежуточный период делала один проект: кимоно, но эти кимоно уже были скорее не одеждой, а арт-объектами. И в процессе съемки этой коллекции появился образ пустыни — символ испытаний, женского пути. Все пропадает под песком: боль, страдания, которые нам выпали, со временем, кажется, исчезают, но на самом деле просто перестают быть видны, оставаясь при этом где-то внутри нас. И однажды я поняла, что опять зашла на ту же спираль, вернулась к образу песка.
Фото
архивы пресс-служб
Фото
архивы пресс-служб
Первое, что появилось в «Анатомии Меланхолии», — монолог, который звучит в видео: его читает философ-математик. И от этого текста начал выстраиваться весь визуальный ряд, с которым мне помогала команда — оператор-постановщик и режиссер монтажа Дана Мыкулинская и оператор Никита Сытник. Часть объектов уже существовала, но они еще не стали частью одного целого, и не было самого главного — того панно, которое последним появляется в фильме. Мне нужен был глаз, который, как черная дыра, все в себя втягивает. Затем вместе с аудиохудожником Gorozhanin (Григорий Лисинов) мы написали музыку. И все собралось в единую концепцию: историю о том, что потрясения могут разрушить человека, и после этого он либо соберется, либо нет. В моем случае он собрался.
Фото
архивы пресс-служб
Фото
архивы пресс-служб
Расскажите о материале, из которого делаете свои объекты. Вы создали технологию сами?
Рецепт я вам, конечно, не скажу. Там много составляющих, в том числе алебастр, клеящее вещество и т.д. Вообще, когда в 2015 году я начала экспериментировать с материалом, думала, что это будет что-то типа набросочной массы, а работать хотела с фарфором. Но получилось по-другому — да это и неважно: если я окажусь в условиях, где ничего нет, я буду лепить из хлебушка. Как мой любимый режиссер Сергей Параджанов, который даже из крышечек из фольги делал произведения искусства. Так вот, особенность моего состава — то, что он быстро твердеет, поэтому у меня есть совсем немного времени. Но я сразу знаю, как должен выглядеть объект, это свойство моего разума — видеть форму, как в 3D. И если скульптор-камнерез понемногу отрезает, то я, наоборот, постепенно наращиваю предмет.
Фото
архивы пресс-служб
Фото
архивы пресс-служб
Над чем работаете сейчас?
Фото
архивы пресс-служб
Важно отметить, что ни один из своих проектов я не считаю окончательно завершенным. Например, мне бы очень хотелось увидеть и «Белые сны», и «Анатомию Меланхолии» в больших музейных пространствах. Если это когда-нибудь случится, я уже знаю, какие объекты появятся, как они будут расположены в выставочном зале. Например, для «Меланхолии» я хочу сделать ширмы — как будто большие фильтры, присыпанные песком. И сейчас параллельно раздумываю над несколькими коллекциями.
Во-первых, хочется поэкспериментировать и добавить в объекты прозрачные детали, стекло, сосредоточиться на звуковых свойствах материала. Во-вторых, снять две истории: одну более барочную, может быть, в каком-то саду, а вторую — оммаж фильму Луиса Бунюэля «Ангел-истребитель». Если помните, там герои никак не могут выбраться из комнаты — у меня в таком положении окажутся предметы, которые «хотят», но не могут покинуть зал.
Плюс сейчас работаю над «морской» серией — несколько предметов уже готовы. Но главное — все, что я сегодня делаю, объединяет одно: я говорю о толерантности и ее страшном антониме — гипертолерантности. Мне кажется, если художник не говорит об этом — он вообще ни о чем не говорит.
Фото
архивы пресс-служб
Анисимова Нина
Источник
